Спрингфилд [СИ] - Сергей Игоревич Давыдов

— Провожу, — настойчиво сказал он. — Я старомодный гей.

ГЛАВА 3

Матвей предложил погулять в центре и я согласился. Мы встретились около третьего корпуса универа и пошли на маршрутку. Самара, как и всегда весной, была похожа на общепитовский тающий холодец — мало мяса и много соплей. Но мне это нравилось, потому что в душе я военный корреспондент и правдивость — критерий качества репортажа.

Матвей пришел с опозданием и ссадиной на брови.

— Захожу я вчера в магазин, после того, как погуляли. Ну типа купить лапшу, сока. Я не шикую, я вообще скромный. Захожу туда и смотрю — на кассе мужик хочет оплатить. И он типа тянется в карман за кошельком и такое ощущение, ну, что он хочет сделать что-то опасное. Он достает пистолет, просто направляет в кассира, типа… и такой: давай деньги сюда! Я говорю: стой! Он направляет на меня пистолет, стреляет, просто пуля летит вот так вот, — Матвей показал, как пуля разрезает кожу, — я уклоняюсь, она чирит чуть-чуть, я перехватываю, кидаю в него, пуля попадает ему в руку, пистолет падает, он кричит! Приезжает полиция, вяжет его и говорит: если б не вы, полгорода погибло бы.

Матвей закончил и с довольным лицом посмотрел на меня.

— Ладно, я просто пизданулся об косяк.

— Я почти поверил.

— Но я еще спасу этот город.

И мы двинулись в путь. Матвей устроил мне экскурсию по иностранной Самаре. Он показывал мне здания посольств разных стран, которые существовали в городе во время Второй мировой, и мы фантазировали, куда бы мы уехали, будь у нас деньги. Фаворитом обоих оказались Штаты. Ему нравились дома и он знал все про архитектуру и всякие тайны.

— Я нигде не был, — говорит Мэт. — Поэтому я хожу и мечтаю. Я был только в Анапе один раз и в Одессе в детстве, когда ездил к родне. Но я не помню почти. Помню только, что классно. А в Анапе мы никуда не ходили. Отец сидел в баре и говорил, что лучше бы остался на даче.

— Я был заграницей, но это было давно, — ответил я.

— Много где?

— Европа. Еще год учил английский в Испании. Но не думай, что я его выучил.

Я спросил Матвея, откуда он столько знает о домах и иностранных миссиях. Он ответил, что однажды гулял с умным мужиком из галереи «Виктория», а потом читал Варламова.

— Я зануда. Нудный программист анальник.

— Ты знаешь Вероничку Степанову?

— Конечно, — ответил он. — Она же королева анальников. Ну и вообще по психологии интересно. Самоанализ.

— Мать говорит, что они шарлатаны.

— Моя тоже. Как и все врачи. Поэтому ходит к гадалкам. Бесит.

— Эта страна выросла на экстрасенсах, че ты хочешь.

Мне была безразлична архитектура. В городе меня интересовали только такие места, где можно весело провести время. Но мне нравилось, как увлеченно он рассказывает и пересочиняет этот самарский холодец из соплей. Мне приглянулось здание посольства Норвегии — готический особняк из темно-красного кирпича. Я сказал, что если в России олигархов начнут раскулачивать, я захвачу этот дом и сделаю сквот.

Я попросил Матвея нарисовать маршрут, которым мы шли. Мне хотелось показать, что его старания для меня ценны.

— Чтобы ты потом водил мужиков? Это моя фишка, — сказал он.

— А ты думаешь, я буду водить мужиков?

— Надеюсь, что нет.

Мы дошли до площади Куйбышева и кругосветка закончилась.

— Не хочешь в толчок? — спросил он.

— Го, — сказал я.

Мы спустились в туалет, который находится под землей, и вместо того чтобы ссать, целовались. Матвей рассказал, что в советские времена это место называли «голубым сквериком», потому что тут тайно встречались геи, и на самом деле иронично, что время идет, а история повторяется: мы все еще прячемся под землю, чтобы подержаться за руки. Роем норы в бетоне.

Я подумал, что с нами получилась бы неплохая ретро-фотография: Матвей в батиной куртке и ушанке красиво смотрелся на фоне советского кафеля. Я читал, что где-то в Берлине находится мемориал гомосексуалам — жертвам холокоста, и что это большой серый камень, в нем прорублено крохотное окошко, а внутри — черно-белый телевизор, который показывает двух целующихся мужчин. Они вечно целуются в этом маленьком черно-белом окошке, в этом большом сером камне, спрятанном от людей в большом парке. И если бы в России сделали мемориал гомосексуалам — жертвам репрессий, он находился бы тут — в подземном обоссанном туалете на площади Куйбышева, самой большой площади Европы, как говорят все экскурсоводы.

Я сфотографировал Матвея на телефон и наложил фильтр. Матвею понравилось. Он выложил фотографию в инстаграм с подписью «красноармеец в подполье». Я спросил, почему у него всего три фотографии. Он сказал: надо выкладывать хорошее. Я сказал: надо выкладывать что есть.

Мы спустились к Волге. Начинался ледоход и белое поле реки раскалывалось на острова. Я пошел бегать по льдинам. Матвей остался на берегу, хотя я его очень звал прыгать со мной. Я представлял, что это трескается земная кора, а не лед, и что вода — это лава. И я все же задел ботинком воду и нога стала ледяной.

— Дурачок, — сказал Матвей.

— Я люблю рисковать.

— Я заметил.

— Было весело. Но теперь у меня отмерзнет нога.

Мне было холодно и хотелось есть, потому что я не завтракал. Матвей предложил дойти до KFC на Ленинградской и погреться. Я сказал, что у меня нет денег, а он ответил: я угощаю.

— Не хочу, чтобы ты потерял ногу. Знаешь, что я делаю, когда кончается кэш? Сдаю кровь за деньги. И хожу в «кефас». Я еще хочу донором спермы попробовать.

— Ты буквально продаешь свое тело, — сказал я.

— Норм. Во мне много крови.

В нем действительно много мяса и крови. Он крепкий и румяный. Я спросил, не занимался ли он спортом, он сказал «всем подряд, лишь бы потеть побольше». Я спросил «зачем», а он ответил «чтоб отпиздить батю». Я подумал, что это шутка, но он сказал очень серьезно.

Чтобы снять напряжение, я вспомнил серию из «Счастливы вместе», в которой Гена Букин стал донором. Я не любил этот сериал. Он шел в одной эфирной сетке с «Камеди клабом», в котором все время шутили про пидарасов. Но мне не пришло в голову ничего лучше, чем вспомнить этот сериал. Оказалось, что Матвея веселят «Счастливы вместе», особенно мама.

Мы надели